Когда мой сын Кирилл был маленьким, жили мы тогда в небольшом поселке, у нас во дворе пахло навозом, дымом и свежим хлебом. Дочь Варвара родилась гораздо позже, рассказывает корреспондент Vestnik19.kz
Живем мы уже не «на земле», и сегодня, когда под окнами моей квартиры в центре большого города пахнет бензином, кофе на вынос и вечно мокрым асфальтом, я понимаю: нет ничего удивительного в том, что детство моего сына и моей дочери — как два разных фильма. Один снят на старую пленку, выцветшую и дрожащую, другой — с фильтрами Instagram и саундтреком из YouTube.
Кирюша родился накануне миллениума, и счастье для него тогда пахло дымом от картошки, испеченной в золе, и мокрой шерстью нашей дворовой собаки, которая была одновременно «конем», другом и «обогревателем». Варя родилась через двадцать лет после Кирилла — и ее запах детства, наверное, можно назвать «ванильное средство для снятия макияжа». Она знает, как пользоваться планшетом, но не знает, как выглядит головастик. Она мечтает спасать животных, но ужасается, когда видит живого петуха на базаре.
И это, наверное, и есть та самая пропасть между поколениями, которую не измеришь календарем.
Моему сыну, пока он рос, все приходилось добывать. Радость — на рыбалке с дедом. Игрушку — смастерить самому из проволоки и доски. Книгу — выпросить у библиотекаря, которая берегла «приключения» как драгоценность. Он не знал слова «контент», но умел рассказывать свои детские истории так, что слушали даже взрослые. Он не видел мультфильмов в HD, но знал звездное небо над аулом — каждую россыпь, каждый перелив.
А Варя… Варя живет в другой системе координат. У нее по утрам — мультики, где звери говорят голосом блогеров. Друзья — в планшете. Праздники — по расписанию. Ее представление о мире добрее и беззащитнее: там все животные должны быть счастливы, а люди — богатые и веселые.
Когда Кирилл мечтал быть охотником, она мечтает быть адвокатом по защите прав животных. Это забавно и трогательно: в них обоих живет то, что я называю человеческим достоинством. Просто времена диктуют разные формы. Мужчина должен был добывать — а теперь защищать. Женщина должна была беречь — а теперь, кажется, учиться еще и спорить.
Каждое поколение приходит в мир со своей верой в чудо. Мой сын верил в Деда Мороза просто как в доброе существо, приносящее то, что есть. Без списка, без условий. Конфеты, яблоки, деревянный пистолет — радость была не в предмете, а в самом факте внимания.
Дочь же в очередной Новый год подошла к волшебству как к бизнес-проекту: составила подробный список заказов, изобразила гироскутер и чихуахуа, потом провела ревизию подарков и вынесла вердикт: «У Деда Мороза экономический кризис. Не то принес». Я смеюсь, но где-то внутри грущу: ее рациональность рождается слишком рано. Там, где мы когда-то удивлялись, их поколение уже анализирует.
Когда я вижу, как дочь обижается на Деда Мороза, а сын тихо смеется, не вмешиваясь, мне кажется, что между ними — вся история нашей страны. От самодельных санок из досок до гироскутеров. От дефицита и нехватки средств до изобилия выбора, которое давно перестало быть счастьем.
И посреди этого времени стою я — мама, которая помнит запах хлеба из печки и знает, что не хлебом единым кормится душа.
Мы умеем хранить память и чувства так же бережно, как раньше в библиотеке хранили книги, сшитые нитками. Мы можем потерять многое, но не потеряем удивление — то самое, когда ребенок впервые видит снег, пламя костра или искру любви в глазах родителей.
А наши внуки, наверное, будут уже не писать письма Деду Морозу, а звонить ему по видеосвязи, но кто знает — может, в этом звонке тоже будет жить ожидание чуда?
Главное, чтобы они не перестали верить. Потому что там, где вера и благодарность, — там всегда живет детство. А где живет детство — там есть мы, люди, человечество, мир.
